Если вы в отчаянии, наденьте свое лучшее платье, завейте волосы потуже, накрасьтесь на грани трагической актрисы и куртизанки, заломите руки, пообещайте всем окружающим отдаться первому встречному и заночевать в канаве, плюясь в звезды, и...ведите себя в театр, в театр.
Стоит признать, что я зависима от общения с людьми: так, перспектива провести вечер в одиночестве в пустой тихой комнате вызывает у меня панику. Даже в самом набитом общественном транспорте мне становится легче - я смотрю на людей, я чувствую их, я могу быть с ними хотя бы здесь и сейчас. А что я? Я судорожно выискиваю мероприятия на вечер воскресенья, чтобы восполнить жажду людей, жажду толпы, жажду коллективного. Я не менее судорожно влюбляю себя, чтобы любить для себя, чтобы тешить себя иллюзиями, чтобы сворачивать горы за одну улыбку...для себя.
И тогда мокрые пряди волос выбились из под накидки на голову, кололи и похлестывали щеки, упрямо лепились поверх линз очков. Я снимаю их -- и все вокруг превращается в неизвестное произведение импрессионистов: посмотри, заплаканные улицы, играя бликами, вытекают из под моих ног под строгим каменным взглядом монолита церкви в голубоватом сиянии, огни фонарей берутся за руки и водят хороводы вокруг ночного города, осторожно ступая между луж и засматриваясь на себя в отражении окон. Туман лениво разваливается на горизонте, подминая под свою ленивую мягкую тушку барельеф домов. И если я шла в него - я шла к тебе. И тогда я видела красные вспышки света в пустой комнате - я видела тебя. И тогда я пела в маленькой душной библиотеке с еще парой десятков голосов, прикорнув на полу возле кресла, сложив руки на бархате платья. И тогда я захлебывалась слезами, неспособная взять следующую ноту, - я захлебывалась тобой. И тогда я ехала на знакомом автобусе, всматриваясь в окладистую белую бороду водителя, скользя взглядом по полям его шляпы и спутанным завиткам длинных седых волос. Я вцеплялась пальцами в кресло, судорожно глотая смрадный воздух душного салона - я была внутри твоей головы. И тогда я взбежала раненным зверем на чердак. Я сжимала прутья решетки - ты сжал мое горло. Я вымыла тротуары своими слезами, я зажгла все огни своим глупым юношеским запалом. Я танцевала на краю сцены - я отошла от края пропасти. Bonne nuit/bon voyage
Неожиданной развязкой этого приключения было то, что... Но мы еще не решили, об этом ли приключении нам нужно рассказывать.
Ну что ж, совершенно не вписывается в рамки красивых драматических ситуаций, с идеальным местом действия и освещением. Некрасиво, но зато быстро. Гештальт, закройся и уйди.
Вы огромны, вы стойки, вы сильны, ваши корни испещряют поседевшую землю, ваши ветви смахивают пыль с мостовых небесных канцелярий, ваши помыслы чисты, ваши мысли прозрачны. Я не боюсь заблудиться в вас - иначе бы не вышла в путь в деревянных башмачках и с одной корзинкой пирожков на перевес. Я не боюсь отчаяться, ибо умереть у ваших корней и рассыпаться рубиновую росу к рассвету было бы очередной моей дерзкой выходкой.
Сколько у тебя имен, Хаул? Сколько у тебя лиц? Я искала бы тебя по всему городу, и ты бы был этим городом. Я искала бы тебя внутри себя, и ты оказался бы мной. Хаул, ты песок, сочащийся сквозь пальцы, Хаул, ты время, свернувшееся клубком на дне песочных часов. Ты все и ничто, ты здороваешься с ветрами за руку, а они целуют перья твоего великолепного венца короля птиц и пустошей.
У нас с тобою удушием — два кольца, золотою нитью о двух концах. Не ребра — клетка с птицей в груди. Шелестом с губ — уйди, уйди! У нас с тобою единый позорный столб. Проклятье мое — холодный поцелуй в лоб, проклятье мое -холод прости!- проклятье мое своим именем окрести. У нас с тобою одна колесница в два колеса. Там-тамом копыта и грохот, и в небеса. Смуглой стопою на узкий путь, хриплым напевом в ветер — о, обессудь, обессудь! И в дичь, и навзничь, и в гам, и в звон, льет золотом, дробит гонгом -namah shivaya om- и нет никого, все — в шум, все — в свист. Как я нечист, как я нечист! У нас с тобою и смрад, и пепел, и грязь. В оковах — ленты, резная вязь. Живущий страдает, спящий все спит. Дыханием в ладони — терпи, терпи! Дни без покоя, ночи без сна, в шатрах до неба, в чашах без дна. Одно начало, один конец — смерть на изгибе блестящих колец. Фатум бросает свою злую плеть: о приди! умереть, умереть, умереть
Я больше не могу выключить свое зрение и перестать видеть одно лишь насилие. Я хочу перестать думать, что практически любой человек рядом имеет достаточно физической силы, чтобы сделать мне плохо. Можно наполнять свой мозг художественной литературой, где убили, но на самом деле никого не убили, где сделали больно, но никому не больно. Можно спокойно смотреть на литры бутафорской крови и почти настоящие кишки в фильмах ужасов. Но никогда не избавиться от страха быть жертвой.
У тебя классная прическа=комплимент, у тебя классные сиськи(жопа, этц)=домогательство. Когда-нибудь я избавлюсь от любых комментариев к тем частям своего тела, которые сексуализированы в обществе. Это прерывание границы интимного в человеке, это превращение тела в объект. Самое сложное - осознать свою полную монополию на материальное воплощение себя. Моя самооценка не состоит из суммы чужих взглядов. эймен.
А Лида мне тут говорит, что по стихам сразу видно, любил ли писавший или вовсе нет. _________________________
А я вот не люблю голую форму стихов. Утвердительную, констатирующую. Люблю, говорит, и все. И уперлась рогом. Жить не могу, значит. Не уходи. Умру. И свет ослепляющим столбом сходится на одном человеке. Но когда ты любишь, разве это значит, что у тебя в мире-то остался всего один человек, и держишься за него, как утопающий за соломинку, до побелевших костяшек? Когда любишь, тебя всегда много. Больше, чем когда-либо. Ты весь зрение, весь слух, весь звук, весь эмоция. Твоя любовь всюду. Но значит ли любовь восхищение глазами возлюбленной? Или любовь это тогда, когда этим взглядом на тебя смотрит каждый цветок сиреневой грозди? Ее улыбкой щерятся трещинки стен, а ее смех растекается густющей нагретой смолой вдоль изузоренных рельефных стволов. И если ты вдруг шел и любил в шагах своих ног, дышал и любил воздухом, то может быть, ты и вправду любил. Что делает любовь? Губит? Радует? Обвивает вокруг твоей шеи ожерелье из глянцево-черных каменьев-ночей, оплакивает росой смятую траву. Все есть любовь и любовь есть все. Мы есть любовь, мы происходим из нее и возвращаемся к ней. Думаем, что заперты, а сами отпущены на свободу. Разрастаемся так, что ни одной клетки не хватит. Мы огромны, мы свободны, мы вечны.
Время замирает всегда неожиданно. Зеленые колышущиеся силуэты едва оперившихся деревьев за балконными окнами проступают четче. Время стекает по каждому узору на деревянных досках стен. Время наматывается на ее вилку вместе с пресными несолеными спагетти. Время задумчиво останавливается на маленькой кухоньке, пугаясь грохота посуды и лязга вилок. Время скользит по складкам голубого платья и путается в тюли. Из дальней комнаты раздается музыка. Я нашла ее. Но она больше не хочет звучать так, как тогда. Время, что ты? Останься с нами. Подержи меня за руку. Давайте освободим время.
У нее длинные узкие ладони с мягкой кожей -- в них помещаются мои. Она гладит шероховатости от кошачьих царапин. Она говорит, что у нее шапка как кожура банана. а у меня как внутренность банана. Я отдаю ей одну перчатку, чтобы держаться за руки на улице и не мерзнуть. Мы трогаем гитары. Она говорит "вкус того сыра похож на то, как чешуя рыбы трется о воду". Я говорю "кухня моей подруги -- это железо, фольга, шоколад и вишня". В окно на нас глядят грузчики, я посылаю им воздушный поцелуй, она пропускает сквозь губы невесомый смешок и отворачивается от окна. Между моих пальцев ее волосы -- она снимает светлые кошачьи волоски с моих гетр. В золотистом чае в водовороте кружатся лепестки-листочки-ягоды. "Янтарь", -- говорю я. "Янтарь", -- вторит она. "Ачинтья бхедабхед таттва", -- рассказываю я. "Праноеды", -- объясняет мне. Мои и ее кисти рук судорожны в поисках ощущений, все время мы предпочли держать их вместе. В магазине по пути она покупает мне альбом, я достаю из недр сумки ручку. Я рисую ей мавку, черты лица приобретают точное сходство с ее же. Она улыбается. Небо в этот раз плотнее и ниже, молочное, густое. Она уходит в него, заметая след метелью. Эй, сегодня я встретила тебя. Я встретила себя.
А у нас будет новый храбрый мир. Мы построили один-единственный донжон, а вокруг -- разверстая пропасть и отвесные скалы. Зато башни глядятся в небо, как в зеркало.